Weekly
Delo
Saint-Petersburg
В номере Архив Подписка Форум Реклама О Газете Заглавная страница Поиск Отправить письмо
 Основные разделы
Комментарии
Вопрос недели
События
Город
Власти
Анализ
Гость редакции
Взгляд
Человек месяца
VIP-рождения
Телекоммуникации
Технологии
Туризм
Светская жизнь
 Циклы публикаций
XX век - век перемен
Петербургские страсти
Судьбы
Поколения Петербурга 1703-2003
Рядом с губернатором
Судьбы 17/12/2007

Илья ШТЕМЛЕР // Так легла карта

Николай Крыщук

В юности, будучи инженером-геофизиком, он искал нефть в приволжских степях. Многие его друзья и коллеги за прошедшие годы сделали карьеру миллионеров. Он пошел другим путем. Был таксистом, инспектором универмага, работал в коммерческой фирме, служил архивистом и проводником поезда. Ни на одном месте долго не засиживался, будто всего лишь отправлялся в командировку. Отчетами об этих командировках становились романы "Универмаг", "Таксопарк", "Поезд", "Архив", "Коммерсанты".

Меняем селедку на вилки

- Илья, впервые я услышал твое имя после романа "Гроссмейстерский бал", который был опубликован в журнале "Юность". А познакомились мы, когда ты принес рассказы о своем бакинском детстве в ленинградский "Детгиз", где я работал редактором. В них была лирическая точность, пластичность, чего, может быть, не всегда хватало твоим большим романам. Не знаю, знакомы ли эти рассказы почитателям твоей "деловой" прозы? Скажи, ты к этой теме больше не возвращался, потому что считаешь ее исчерпанной?

- К детским рассказам я пришел вообще случайно. Я поступил в литобъединение при "Советском писателе", которое размещалось в зингеровском Доме книги. У нас был руководителем сначала Геннадий Гор, потом Леонид Рахманов, потом Израиль Меттер. Ребята там читали, в основном, свои детские рассказы. Я тоже решил написать рассказ о детстве. Так они и появились - один, второй, третий. Проходили, надо сказать, с большим успехом.
В этом литобъединении мы были вторым заходом. В первом - Конецкий, Горышин, Володин. А во втором мы - Валерий Попов, Битов, Марамзин. Так вот, со своими детскими рассказами я и вступил в объединение. Это были, так сказать, контрольные рассказы, приемные. Уже позже из них составился цикл, который я и принес тебе в "Детгиз". Сейчас они выходят в первом томе "Избранного" к моему юбилею. 18 января мне будет семьдесят пять.

Это, конечно, глубоко личные рассказы. Военное детство, тыловой город. Немцев там не было. Один самолет появился в Туапсе и сразу навел шорох. Но немцы берегли Баку, потому что рассчитывали на нефть.
Была своеобразная жизнь - с огромным наплывом беженцев, карточками. Очень яркая полоса в моей биографии. Жива была еще моя бабушка, Марья Абрамовна. Она продавала в лавке керосин. Я помогал ей, наклеивал талончики (кому два литра, кому три) на газету "Вышка" - для отчетности, чтобы сохранить арифметику.

Помню наш бакинский двор, большой, многонациональный, красивый. В прозе я к этому больше не возвращался, увлекли другие темы. Хотя сейчас подумываю написать автобиографический роман из того времени.

- В Баку это время, вероятно, было не слишком голодное?

- Что ты, конечно, голодное. Моя тетя Берта торговала хлебом, и из тех кусочков, которые оставались, выкраивалась буханка. Я ее прятал под рубашку, выходил через черный вход и прямо к инвалидам, которых в Баку было очень много, инвалидов войны. Они у меня ее перекупали и потом по кускам тоже продавали. Что-то и мне доставалось. Бабка и мать покупали где-то оптом селедку и продавали ее из бочек.

Время было очень бурное. Отец у меня работал завлитом Бакинского русского театра драмы. Театр знаменит, в частности, тем, что из него вышли Раневская и Жаров.
Перед отправкой на фронт отец встретил на улице Зальцмана и сказал: "Леня, иди на мое место в театр, я ухожу на фронт". Он пошел на фронт добровольцем, провоевал всю войну, а после войны на одной из бакинских улиц снова встретил Зальцмана. Тот говорит: "Хотите на свое старое место завлита? Я уезжаю работать в Москву". Зальцман уехал в Москву и стал знаменитым драматургом Леонидом Зориным.

Отец не вернулся в театр, а пошел работать на сажевый завод, где все же платили не такие гроши и можно было как-то существовать. Был он при этом жутким книгочеем, человеком образованным, хотя никакого специального образования не получил. В 37-м отец погорел - правда, ненадолго - за то, что из парка, где он тогда заведовал библиотекой, не вывез вовремя запрещенную литературу. Его посадили. Потом отпустили, потому что следователи выяснили: машину для вывоза троцкистской литературы он вызывал, но она по каким-то причинам не пришла. Посадили другого человека, водителя машины. Вот такая была история.
Мать до войны работала бухгалтером в институте, потом заболела, война, двое детей... И она стала торговать на улице селедкой. Баку - южный город, но зимой все же холодно. Помню как сейчас ее красные потрескавшиеся руки.

Откуда-то она узнала, что в Куйбышеве делают алюминиевые вилки и ножи. В Баку ни того, ни другого не было. Поэтому она собирала коробки с селедкой, и мы с ней плыли до Астрахани, а там пересаживались на пароход и отправлялись в Куйбышев. Там она продавала селедку, покупала на эти деньги вилки и ножи и уже в Баку поштучно "спускала" их на рынке. Вот так и приходилось жить.
В этих условиях особенно развернулась моя бабка. Среди беженцев было много молдавских евреев, я хорошо помню среди них девушек. Бабка ходила на бульвар, где этих беженок было особенно много, и приводила на обед по семь-десять человек. Некоторые из них оставались у нее жить. Так все и шло до конца войны, потом они разъехались.

- При таком многонациональном скоплении случались какие-то конфликты?

- Национальных проблем в Баку не было совершенно. В одном дворе жили армяне, евреи, грузины, русские, азербайджанцы - и ни одного слова про национальность. Даже когда в 53-м началась борьба с космополитизмом и заварушка с врачами-убийцами (евреями), я, учась уже на втором курсе института, не перехватил ни одного косого взгляда, брошенного в мою сторону. А в Москве мы знаем, что в это время творилось.

Авантюрные сюжеты

- Скажи, кстати, как твой отец без образования стал завлитом театра?

- Ну, это долгая история. Во время голода 20-х годов отец бежал из Украины в Баку. И мать тоже бежала из Украины. В Баку они познакомились, хотя, как потом выяснилось, в Херсоне жили через улицу. Я потом, уже издав несколько книг, поехал в Херсон и на фронтоне одного дома увидел выцветшую надпись: "Штемлер и компания. Готовое платье". Он был по тем временам очень состоятельный человек, но голод никого не пощадил, все разбежались. Родители отца и его сестры уехали в Ленинград. Все это я описываю в своей автобиографической книге "Звонок в пустую квартиру".

Отца заметил кто-то из режиссеров, когда он заведовал библиотекой в клубе железнодорожников, и пригласил в театр.

- Отец как-то повлиял на приход геофизика Ильи Штемлера в литературу?

- Конечно. Он в этом смысле был маньяк. Я помню, как мы с моим приятелем Алешкой Айсбергом написали повесть "Янтарная рыбка". Отец читал ее с большим пристрастием и все время отпускал ядовитые замечания. Мама из другой комнаты кричала: "Не мучай детей, шлимазл. Хорошая повесть". (Шлимазл - это такое пренебрежительное обращение - вроде "бедолаги" или "растяпы".) Отец отвечал: "Повесть - говно".

Повесть была слабенькая, но забавная. Какой-то авантюрист вырыл на своем участке яму, залил ее мазутом и пустил слух, что на его участке есть нефть. Землю у него тут же купили за большие деньги, с которыми он и смылся.

- Получается, что авантюрные сюжеты тебя привлекали еще в детстве. Твои последующие переодевания в таксиста и архивиста тоже ведь попахивают авантюрой. Наш общий коллега Алексей Самойлов рассказывал мне, как остановил однажды такси. Таксист был в форменной фуражке и в темных очках. Минуты через две он обернулся и сказал: "Здороваться надо". Это был ты. Скажи, а кто тебе дал кличку "русский Хейли"?

- А Бог его знает! Она мне уже осточертела.

- Но пример Хейли как-то подвиг тебя на профессиональные вживания?

- В какой-то мере. Я увлекался его романами. Но при этом знаю, что Хейли работал только в аэропорту. Остальные романы он писал по газетам. Я же каждой профессией овладевал сам лично. И на заводе, и в коммерческом учреждении, и в таксопарке. Уходил на работу утром и приходил вечером, участвовал во всех делах, получал зарплату. А в каждом профессиональном коллективе свои тайны, интриги, хитрости, свой стиль общения. Не так-то это просто.

- Понимаю, что такие овладения профессией - не уроки чистописания. Без конфликтов и погружения в интриги не обойтись.

- Не то слово. Из банка меня быстро "ушли" - там у них свои тайны. Работал администратором в фирме "Кронверк", пока на них не наехали и не разгромили бандиты. А роман "Казино" не был написан, потому что я сам ушел. Уж больно противен мне был весь этот мир. Хотя я и не чистоплюй: приходилось участвовать во всяких делах - в частности, когда служил в таксопарке.

- В криминальных историях приходилось светиться? Не говорю уже об этическом моменте, но обнародовать их потом было не опасно?

- Чтобы написать криминальную историю, не обязательно самому участвовать в криминале. Ты живешь в коллективе, наблюдаешь. Кроме того, есть еще и фантазия. Да и анонимность сохранить было практически невозможно - люди уже читали мои книги. Поэтому не они мне, а я им часто оказывался полезным. Так, перед Новым годом ко мне обратился директор "Кронверка": в городе ни хрена нет шампанского, голодный город. Я поехал на завод шампанских вин, директор которого был моим почитателем. На утро через пустынный Ленинград на Малую Морскую едут фуры с шампанским. Или, помнишь, в городе не было сахара? Я еду в Баку - родной все же город, - организую там несколько мешков сахара, привожу, беру весы и сажусь торговать на Гоголя. Тоже, как и в случае с шампанским, какой-то доход фирме.
Я не чурался ничего. Интереснее всего было работать в Центральном архиве, который тогда размещался в зданиях Сената и Синода, в абсолютно закрытом учреждении. Роман "Архив" я люблю больше других. Из всего, что я там узнал и услышал от архивистов, родился сюжет об украденных письмах Льва Толстого. Такой истории не было, но она могла быть - я знал, в какой контекст ее вписать.

На Тартаковском меня никто не пробовал

- По тем временам твои романы были в социальном отношении чрезвычайно острыми. Как складывались отношения с цензурой?

- Знаешь, я до сих пор этому удивляюсь: почему печатали? А меня ведь еще и за границу выпускали. Первый раз поехал в 70-м году в Мексику. Купил туристическую путевку за девять тысяч рублей и поехал. В группе были одни номенклатурные работники. И при этом меня никогда не приглашали ни в какие большие дома, не вербовали. Хотя за границей я спокойно мог пойти гулять и вернуться в три часа ночи. Вел себя как свободный человек. Не знаю, если бы жареный петух меня в задницу клюнул, я, может быть, повел бы себя как-то иначе. Но никогда меня никто не жучил, никогда не привлекали. В этом смысле я, видимо, счастливый человек. Помнишь у Бабеля: "Попробуем его на Тартаковском". Так вот меня на Тартаковском никто не пробовал.
Была история с цензурой при публикации в "Неве" романа "Утреннее шоссе". В Питере его зарубили, и, значит, летели премиальные у всего издательства "Советский писатель", которому принадлежал журнал. Все были в панике. А я в это время в Москве редактирую "Таксопарк". В "Новом мире" мне посоветовали пойти к главному цензору в Китайский проезд. Фамилия его была Солодин. Прихожу, а он мне: "Моя жена всю ночь читала ваш роман". Объясняю, что в Питере роман зарезали. Он тут же позвонил в Ленинград, и роман пошел.
Была еще заварушка с романом "Поезд". Главный редактор "Нового мира" Карпов пошел к Алиеву, который тогда курировал железные дороги. Тот сказал: "У нас сейчас сложные отношения с железной дорогой, много жалоб. Я бы Вам не рекомендовал печатать роман Штемлера". Роман отложили, но, слава Богу, набор не рассыпали. Потом все немного затихло, и его напечатали.

- Ты всегда в своей работе использовал метод социального погружения? А как же с судьбой одесского эмигранта, описанной в "Дне благодарения"?

- Тут другая история. В те годы я был в Америке и купил там магнитофон у одесского еврея, у которого был свой магазин. Так мы познакомились. Прошли годы, и я стал за свой счет издавать "Breakfast зимой в пять утра". Денег не хватало. Он прочитал книгу и дал мне на нее пять тысяч долларов. Еще через сколько-то лет я снова оказался в Штатах, мы с ним встретились. Он к тому времени стал миллиардером. И вот тогда он мне предложил написать роман о нем.
Мы просидели несколько дней, он наговорил мне восемь или девять кассет. Я поехал в Одессу и написал первую книгу. Вторую написал уже из Америки и про Америку. Все сделано на документальной основе, если, конечно, не предположить, что по ходу рассказа он кое-что присочинил. Во всяком случае, финансировать перевод на английский Семен не захотел. Есть там страницы о Березовском и о Кобзоне, которые выведены, конечно, под другими именами.

- Определение "деловой городской роман" принадлежит тебе?

- Да. Я считаю себя родоначальником этого жанра в России. Когда после выхода книги "Олигарх" о Березовском по всем углам раззвонили о том, что это первый роман о коммерческой деятельности в России, это было неправдой. Мои "Коммерсанты" появились значительно раньше.
Вообще, я чувствую себя уверенней после того, как досконально изучу ту сферу отношений и деятельности, о которых пишу.

Уходящая панорама

- Когда в советские времена ты писал свои романы, они были интересны не только тем, что ты приоткрывал в них тайны профессии, но часто приоткрывал криминальные тайны. Сейчас этим уже никого не удивишь. Газеты и ТВ распухают от подобных сенсаций. Аудитория не поубавилась?

- У острого сюжета всегда есть читатели. Кроме того, настоящий роман никогда не сводится к криминальной истории. "Утреннее шоссе" написано на материалах городского суда по факту воровства в Балтийском пароходстве. Но это только фон, на котором разыгрывается драма отношений между отцом и дочерью. Герой не подозревает о существовании взрослой дочери и ухаживает за ней просто как за молодой бабой. У этого романа и сегодня есть читатель.

- Признаюсь, что мой вопрос был отчасти провокационным. Потому что в интернете я не раз встречал фразы, вроде: "Ищу книги Ильи Штемлера - "Универмаг" и пр.".

- При этом я все равно должен тебе сказать, что моя судьба - типичная судьба "шестидесятника". Некоторые из нас еще звучат, мелькают (такие, как Вася Аксенов), но большинство прочно забыто. Как будто их и не было. Волна смыла даже имена. Пришло время других людей. Идет молодежная конфетная проза. Вкус сейчас такой. Остались читатели примерно моего возраста, плюс-минус сколько-то лет.
Собчак был моим читателем. Он даже дал мне редактировать свою книгу "Жила-была Коммунистическая партия" и в предисловии выражал благодарность Гранину, мне и еще нескольким писателям. А так наши судьбы - уходящая панорама. В последнее время даже об Искандере ничего не слышно.

- Да, это очень печально. В культурном отношении мы пережили революционное время. Так всегда бывает. Но неужели, думаю я, не найдется человека, который бы вложился в издательство, издающее этих, уходящих, писателей? А то ведь ни Геннадия Гора нет, ни Пановой, ни Л. Пантелеева, ни Радия Погодина. Я слышал, что газета "Дело" собирается завести рубрику "Забытые имена". Идея принадлежит Даниилу Гранину.

- Вот это было бы очень благородное дело.

Великий старикашка

- В 2007 году ты получил Царскосельскую премию. Формулировка была такая: "За яркую индивидуальность в произведениях ранних лет". Что случилось? То ли ты потерял по дороге свою индивидуальность, то ли она тогда их так ослепила, что они лишь спустя пятьдесят лет ее разглядели?

- Я даже не обратил на это внимания. Мне понравилась статуэтка Екатерины и пятнадцать тысяч рублей. Я еще награжден премией Володина. Правда, при этом мне вручили почему-то статуэтку Пастернака, на которой написано: "Премия Александра Володина".

- Может быть, потому, что Пастернак был любимым поэтом Александра Моисеевича?

- С Александром Моисеевичем мы дружили. Собственно, я был последним, кто видел его живым. Он был очень несчастным. Несмотря на всю славу и почести, это был человек потерянный. До этого я вывозил его из разных больниц - из госпиталя для ветеранов войны на Народной улице, из "Бехтеревки". В его последнюю больницу я приехал в воскресенье. Мне позвонила его экономка Марьям, и я поехал. Пустая больница, холодно, ищу Сашу. Захожу в палату и вижу: лежит под суконным одеялом такой комочек и спит. Сначала хотел его разбудить, но потом подумал - пусть спит. Такая скудная палата была. На второй кровати - свернутый матрац. Рядом с ним пустая банка, сухой батон. Посидел, посидел, услышал за стенкой голоса. Это была женская палата. Зашел к ним: "Вы знаете, кто рядом с вами лежит?" - "Да нет, привезли ночью какого-то старикашку".
Я рассказал им о Володине - кино у нас смотрят все. Они заохали: "Мы думали это просто старикашка, а это такой великий старикашка!" Я попросил их присмотреть за Александром Моисеевичем, чтобы утром, когда придет начальство, забрать его домой. Утром мне позвонила та же Марьям и сказала, что он умер...

Фокус в пять утра

- Я не читал твою книгу "Breakfast зимой в пять утра" (отличное, кстати, название), но видел в интернете два отзыва на нее. Отзыв первый: "Долго. Нудно. Много слов. Никакого действия. Но при этом интересно". Второй: "Народ! Может, кто-то может мне продать (подарить) эту книгу?" Что у тебя там за фокус получился?

- Дочь подарила мне поездку к нашим родственникам в Лос-Анджелес. На чем только ни ездили по Америке - на волах, на ослах, на лошадях, на машинах... Я же поехал на поезде. Проехал несколько штатов, и в каждом из них наворачивалась какая-то история, связанная с попутчиками, воспоминаниями, сюжетами, связанными с эмиграцией или историей этого штата.

- В общем, ты спел эту книгу, как акын. Скажи, а можно вывести какую-нибудь формулу эмиграции?

- Все устроилось по-разному. Есть миллиардеры, есть нищие, все - от нобелевского лауреата до посудомойки. Общее, может быть, только одиночество. Недавно из Штатов мне позвонил школьный товарищ, красавец-парень. "Илья, я хочу с тобой попрощаться". - "В чем дело?" - "Я через пять дней умру. Хочу с тобой поговорить". Мы с ним долго разговаривали, вспоминали, смеялись. Ну что делать, пять дней осталось. У него был запущенный рак, и врачи определили такой срок...
Вообще эмиграция, как и все в жизни, сильно мифологизирована. Вот история с нашим общим знакомым Игорем Ефимовым. У нас время от времени печатаются его книги, он создал издательство "Эрмитаж". Процветает парень.
Я приехал в Штаты одним из первых, в середине восьмидесятых, как только подняли шлагбаум. С подачи Сережи Довлатова выступал на "Свободе" (сам он в это время был на них обижен, потому что его не взяли в штат). Все на меня набросились: "Как там у нас? Что?"
Потом меня пригласили выступить на кафедре славистики в Колумбийском университете. Народу довольно много. И вдруг открывается дверь, вкатывается коляска, заполненная книгами, а коляску толкает Ефимов. Он пришел экспромтом, не знал, что я там буду выступать. Когда Игорь меня увидел, он обалдел.
Я: "Игорь, здорово! Привет!" Он: "Ну что, раздвинулись границы, пустились сюда на пылесосы?" Типа устанавливать здесь свои советские порядки. Зло так сказал.
Понимаешь, какая здесь загадка? Я потом сообразил. Я приоткрыл их тайну. Была легенда об их эмиграции, об их зажиточной хорошей жизни, что они схватили бога за пейсы. И вдруг приезжает из Союза человек и видит, что хозяин издательства толкает перед собой тележку с книгами, которые никто не покупает...

- Илья, в Нобелевской, по-моему, лекции Бродский сказал, что он принадлежит к последнему поколению читателей. Как ты думаешь, век литературы действительно кончился и мы так и будем уплывать за горизонт одинокими островами?

- Нет, я уверен, что литература будет вечно и книги будут всегда. Никакой интернет их не заменит. Печально другое: порвалась связь времен. У меня был дом, в котором всегда кучковался литературный народ. У меня часто бывали Конецкий, Жванецкий, Гордин и многие-многие. Сейчас из того времени продолжается дружба, пожалуй, только с Яшей Длуголенским. А так квартира все чаще пуста.
Понимаешь, по своему складу я человек южный, и дружба у нас была другая. У бакинских ребят совсем иная плотность дружбы. Здесь не та атмосфера. Может быть, дело еще в том, что я приезжий и ни с кем из питерцев у меня не было общего детства. Здесь люди холоднее и с годами все больше и больше отдаляются друг от друга. Так легла карта.

- Получается, что не только порвалась связь времен, что несомненно, но порвались связи между людьми, принадлежащими одному времени.

- Да. Постарели, наверное. У каждого своя правда, своя обида. Объективно я понимаю, что так, наверное, и должно быть. Но с ребятами, которых объединяет бакинское детство, хотя мы видимся редко, все же сохраняются отношения, и они не изменятся, наверное, до самой смерти.

Назад Назад Наверх Наверх

 

Судьбы // Евгений САЗОНОВ // Жизнь длиною в ТЮТ
Однажды у меня было детство.
Подробнее 

Вадим ЖУК // Сатира - это пружина
Автор и режиссер знаменитых капустников в Петербурге, художественный руководитель театра "Четвертая стена", он успел попробоваться на роль молодого Пушкина в фильме Мотыля "Звезда пленительного счастья", сняться в фильме Сокурова, написать оперетту и мюзикл, а недавно выпустил сборник замечательных стихотворений.
Подробнее 

Илья ШТЕМЛЕР // Так легла карта
В юности, будучи инженером-геофизиком, он искал нефть в приволжских степях.
Подробнее 

Борис ЕГОРОВ // Тартуская свобода
Борис Егоров, известный ученый-филолог, соратник Юрия Лотмана, бессменный ответственный редактор академической серии "Литературные памятники", никогда не числился диссидентом, но, по сути, был им всю жизнь.
Подробнее 

Михаил ГЕРМАН // Галломан из Петербурга
Историк искусства, художественный критик, автор монографий о живописцах России, Франции, Англии, Голландии и книги воспоминаний "Сложное прошедшее", Михаил Герман одинаково свободно чувствует себя в двух культурах - русской и французской.
Подробнее 

Сергей КАТАНАНДОВ // Очищение Севера
Природа Севера с его светом кротости и умиротворенности, с полным красоты небом над храмами Валаама, Кижей, Соловков врачует нуждающихся в духовном исцелении людей, очищает души.
Подробнее 

Лев АННИНСКИЙ // В сторону отца
Знаменитый литературный критик, автор известных книг - "Охота на Льва (Лев Толстой и кинематограф)", "Билет в рай.
Подробнее 

Джон МАЛМСТАД // В присутствии гения
Американский филолог, в жилах которого течет кровь скандинавских, голландских, французских предков, изучает литературу и искусство Серебряного века России.
Подробнее 

Эльмо НЮГАНЕН // Танкист, который не стрелял
Эльмо Нюганен руководит уникальным Городским театром в Таллинне.
Подробнее 

Андрей АРЬЕВ // Небо над "Звездой"
Этот человек известен многим, но о нем мы не знаем почти ничего.
Подробнее 

Юрий КЛЕПИКОВ // Похоже, я потерян как гражданин
У Юрия Клепикова, писателя и кинодраматурга, автора сценариев знаменитых фильмов "Пацаны", "Не болит голова у дятла", "Восхождение", репутация человека независимого.
Подробнее 

Валерий СЕРДЮКОВ // Область со столичной судьбой
Россия самодержавная знала одного вечного работника на троне - основателя великого города на Неве.
Подробнее 

 Рекомендуем
исследования рынка
Оборудование LTE в Москве
продажа, установка и монтаж пластиковых окон
Школьные экскурсии в музеи, на производство
Провайдеры Петербурга


   © Аналитический еженедельник "Дело" info@idelo.ru