Weekly
Delo
Saint-Petersburg
В номере Архив Подписка Форум Реклама О Газете Заглавная страница Поиск Отправить письмо
 Основные разделы
Комментарии
Вопрос недели
События
Город
Власти
Анализ
Гость редакции
Взгляд
Человек месяца
VIP-рождения
Телекоммуникации
Технологии
Туризм
Светская жизнь
 Циклы публикаций
XX век - век перемен
Петербургские страсти
Судьбы
Поколения Петербурга 1703-2003
Рядом с губернатором
Двадцать лет спустя 6/2/2006

Семь кругов России: Круг шестой — империя

Дмитрий ТРАВИН

Как-то раз американский президент Рональд Рейган, насмотревшись "Звездных войн", назвал Советский Союз империей зла. Старый голливудский волк многое, конечно, упрощал. СССР нельзя мазать только черной краской. Зло в нашем сложном мире никогда не сосредотачивается на одной лишь стороне. И все же, положа руку на сердце, следует признать, что всяческих козней советская империя сотворила немало. Впрочем, если уж использовать для сравнений знаменитые блокбастеры, то при рассуждениях о России на ум приходит, скорее, "Терминатор".

Во-первых, система действовала не столько сама по себе, сколько ради выполнения некой миссии. Терминатор, как известно, был запущен своими создателями ради уничтожения Героя, и потому этот киборг преследовал свою цель днем и ночью без сна и отдыха. Точно так же советская империя долгое время жила, фанатично преследуя цель достижения светлого коммунистического будущего во всемирном масштабе. Причем цель, надо признать, не была специфически российской. Коммунистический миф запустили на Западе, хотя при этом восточные державы оказались в числе первых учеников.

Во-вторых, огромная восточная империя — буквально по модели Терминатора — оказалась способна к постоянному самовосстановлению. Киборгу, как мы помним, не страшны были ни пули, ни снаряды: небольшая "штопка" — и он как новенький. Похожим образом обстояло дело и с великой державой — "единой и неделимой". Революции, вторжения и путчи проносились по российской земле, отхватывая от нее кусок за куском, а московские власти продолжали вести себя на старый манер, т.е. чисто по-имперски, стремясь сохранить в орбите влияния Кремля как можно большую территорию вне зависимости от того, какие на ней проживают народы.
Этот второй аспект представляет для нас сейчас наибольший интерес. С коммунистической миссией, скорее всего, уже покончено. Но активные действия Кремля на Северном Кавказе и попытки воздействовать топорными методами на государства ближнего зарубежья есть не что иное, как реальность последних лет.

"Терминаторы" не сдаются

Первый раз российская империя распалась вследствие революций 1917 г. Вождь большевиков Владимир Ленин легко отпустил "на волю" Финляндию, и сей акт, казалось, должен был стать символом гибели целой имперской системы. Однако вскоре вся конструкция оказалась воссозданной за вычетом Финляндии, Польши, Эстонии, Латвии и Литвы. Более того, уже в начале Второй мировой войны балтийские государства вновь вошли в состав гигантской державы, а от Польши и Финляндии удалось отщипнуть изрядные куски. Теперь империя называлась Советским Союзом, причем держалась на совершенно иных экономических, политических и идейных основаниях. Но все равно она оставалась империей.

Восстановление конструкции определялось не столько злой волей большевиков (хотя, конечно, она имела место), сколько объективным состоянием российского общества. Политический кризис 1917 г. обусловил серьезную трансформацию властного механизма, но он не мог изменить менталитет народов, населяющих империю. Он не мог разом превратить традиционное общество в модернизированное. Он не мог создать полноценные нации из так называемых национальных окраин. Поэтому интернационалистские идеи большевистской верхушки оказались сравнительно легко восприняты крестьянской массой, желающей знать лишь одно: кто в доме хозяин, кто тот авторитарный вождь, который занял место внезапно исчезнувшего царя.
Иначе говоря, общество оставалось имперским по своей сути, а потому "Терминатор" быстренько заштопал свои дырки и пустился в очередную погоню. В 1948 г. конструкция стала еще более громоздкой. СССР обзавелся сателлитами в странах Восточной Европы. Москве удалось навязать коммунистические режимы целому ряду своих соседей — Польше, Чехословакии, Венгрии, Болгарии, Восточной Германии.

Империя попыталась прирасти и в азиатском направлении, но отношения с Китаем приняли гораздо более сложные формы, чем хотелось бы Кремлю. Если неудачи с Австрией, Югославией, Румынией и Албанией принципиальным образом не повлияли на европейский вектор развития империи, то ссора с Мао Цзэдуном во многом оказалась роковой. По-настоящему верным сателлитом на Востоке оставалась лишь Монголия, хотя в большой степени просоветской ориентации придерживались Северная Корея и Вьетнам.
Впрочем, принципиальной особенностью поздней российской империи стало даже не расширение ее границ. Намного важнее было своеобразное ступенчатое построение конструкции. Многие русские шовинисты до сих пор не понимают важности маневра, осуществленного Иосифом Сталиным, и стремятся к тому, чтобы все российские регионы были равны перед Москвой. Но на практике, как показывает опыт, распадающаяся империя не может строиться по принципу равенства.

В наиболее жестком подчинении у Москвы находились собственно российские регионы. Несколько больший элемент свободы (часто, правда, сугубо формальный) имелся у автономий, входящих в состав Российской Советской Федеративной Социалистической республики. Но, помимо России как таковой, в состав Союза входили еще 14 республик, имеющих некоторые символы самостоятельности.
"Нарезка территорий" была, правда, формальной и некачественной (как всякое бюрократическое действо). Так, например, Чечено-Ингушетия или Дагестан, имевшие статус автономий, гораздо дальше отстояли в культурном плане от России, чем, скажем, Белоруссия, являвшаяся "равноправной" советской республикой. Но данный факт не должен затемнять понимание главного: Кремль не просто обламывал народы о колено. Он маневрировал, стремясь в какой-то мере приспособиться к объективным обстоятельствам.

На периферии конструкции находились формально независимые государства Восточного блока, являвшиеся в реальной жизни сильно зависимыми от Кремля. Впрочем, эту зависимость не стоит переоценивать. Сам факт вторжений в Венгрию (1956 г.) и в Чехословакию (1968 г.) свидетельствует о том, что самостоятельность была велика и доводила порой до прямого непослушания. Более того, если посмотреть на степень свобод в Польше или Венгрии 70-х гг., то трудно сказать однозначно, была ли сложившаяся там ситуация больше похожа на советскую или же на западную. Возможно, рядовой поляк и являлся тогда еще типичным "совком", но польский интеллектуал или коммерсант становился уже почти "французом".
Одним словом, Советская империя тех лет была наиболее жесткой в сугубо российской глубинке, где модернизация делала лишь первые шаги. Там, где традиция исконно отличалась от российской, власть уже начинала маневрировать. А там, где традиционная культура отступала под давлением реалий ХХ века, империя постоянно давала слабину.

Велик соблазн назвать столь необычную конструкцию уникальной. Особенно в свете постоянного российского стремления называть уникальным все отечественное. Однако на самом деле в истории европейской модернизации имеется пример развития практически по той же самой траектории. Речь идет о судьбе империи Габсбургов, правивших Австрией, Венгрией, Трансильванией, северной Италией и многими славянскими территориями. Конечно, специфика развития каждой из империй достаточно велика, но при этом может считаться очень похожей общая логика формирования имперской конструкции и ее трансформации, совершающейся под воздействием времени.
Вплоть до середины XIX столетия Вена пыталась выстраивать все находящиеся в ее ведении народы под одну гребенку. Однако революционные ветры прилетели к берегам Дуная более чем на полстолетия раньше, чем к берегам Невы. Трансформация империи Габсбургов началась в ходе революции 1848 г. и достигла логического завершения в 1867 г., после того как Вена проиграла в столкновении с Берлином войну за право доминирования в германоязычном мире. Империя, ставшая теперь Австро-Венгерской, была преобразована в дуалистическую конструкцию — с центрами в Вене и в Будапеште.

На верхнем этаже имперской иерархии разместились австрийцы и венгры, причем каждый народ стремился "приручать" своих славян, размещенных этажом ниже. Более того, австрийские славяне — особенно чехи и галицийские поляки — обладали большей культурной автономией и чаще привлекались к управлению государством, чем хорваты, словаки и русины (а также румыны), подвергавшиеся активной мадьяризации.
Словом, каждый народ получал те права, которые зарабатывал своей борьбой против имперского центра. Кстати, Сталин, интересовавшийся национальным вопросом, был хорошо знаком со всей этой конструкцией, что четко прослеживается по его трудам. Ступенчатость и неравновесность советской империи в какой-то мере восходят к австрийской модели с поправкой на явное численное преобладание русских, отсутствие дуализма, особую отсталость окраин и т.п. важнейшие характеристики.

Последний и решительный бой

Более того, сходство логики развития прослеживается и для периода, который начался после распада Австро-Венгрии. Свою маленькую империю попыталась построить Югославия — сначала королевская, а потом титовская. Варшава предприняла усилия для того, чтобы восстановить Великую Польшу от моря и до моря (от Балтийского до Черного). Даже образцово демократическая Чехословакия манипулировала чехами, словаками и судетскими немцами по образцам, восходящим ко временам Габсбургов.

СССР, проигравший в "холодной войне", распался в 1991 г. примерно так же, как Австро-Венгрия, проигравшая в Первой мировой, — тихо и сравнительно мирно. Гнилость старых конструкций практически не вызывала сомнений ни у тех, кто рвался к незалежности, ни у тех, кто постепенно отпускал вожжи.
Главной проблемой сразу после распада Австро-Венгрии стало создание национальных кредитно-денежных систем. И точно так же главной проблемой 1992-1993 гг. применительно к пространству ближнего зарубежья был цивилизованный экономический развод. Каждому государству, возникшему на обломках СССР, надо было создать свою монетарную систему, выйти из рублевого пространства.

Особо активно к этому стремились балтийские республики, не желавшие тормозить рыночные реформы из-за склонности соседей к чересчур быстрому "печатанию денег". Россия же, со своей стороны, нуждалась в том, чтобы отделить бюджеты многочисленных "младших братьев" от своего собственного. Поначалу Москва предоставляла соседям огромные "технические кредиты", что подстегивало российскую инфляцию, но при министре финансов Борисе Федорове ситуация существенным образом улучшилась.
Однако вскоре после завершения цивилизованного экономического развода возникли нецивилизованные политические проблемы. После распада и большая Россия, и маленькая Грузия повели себя как империи. Если наследники Австро-Венгрии и наследники СССР почти не воевали друг с другом (исключение составляют ограниченные конфликты Венгрии с Румынией и Чехословакией, битва за Нагорный Карабах и в известном смысле современный приднестровский кризис), то наследники Югославии, а также Россия с Чечней и Грузия с Абхазией умудрились устроить настоящую кровавую баню. Думается, что в этот же ряд вполне можно поставить трагические конфликты, которые получила Франция в Индокитае и особенно в Алжире, хотя вообще-то история французского империализма не очень похожа на историю империализма российского.

Весьма характерно, что чеченская война, ставшая самым заметным и самым кровавым событием на постсоветском пространстве, с самого начала не несла в себе никаких мессианских идей. По сути дела, империя оборонялась. Не в том смысле, конечно, что вышедшие на свободу чеченцы угрожали самому существованию России, а в том, что враждующие стороны оказались не готовы к поиску цивилизованных форм развода.
Никакой мессианской идеи у федеральных сил не было в тот момент, когда они штурмовали Грозный. В какой-то степени они полагали, что защищают русских, пострадавших от режима Джохара Дудаева. В какой-то степени они послушно, не рассуждая, выполняли приказы командования. А в какой-то — "федералы" просто руководствовались традиционным представлением о "единой и неделимой", которую надо защищать, не мудрствуя лукаво. Но интеллектуальная часть России первую чеченскую войну не поддержала, и потому она сравнительно быстро закончилась заключением мира в Хасавюрте.

Однако уже три года спустя, в 1999 г., война была возобновлена. Фактически она не закончена и по сей день. Развивалась эта вторая чеченская война в парадоксальной морально-этической атмосфере.
С одной стороны, она явно основывалась на широко распространенной в российском обществе ксенофобии — в частности, на неприятии "лиц кавказской национальности", "черных", "хачиков"… При помощи внешней агрессии россияне снимали некоторые из серьезных психологических проблем, порожденных трудностями модернизации.

С другой же стороны, стремление Кремля оставить под своим контролем Чечню так и не было подкреплено никакой высокой мессианской идеей, что обусловило крайне неэффективное ведение боевых действий. Иными словами, многие хотели выместить свою злобу, кому-нибудь наподдав, но мало кто готов был беззаветно сражаться за высокие идеалы. Похожим образом, кстати, строилось отношение грузин к ведению войн в Абхазии и Южной Осетии. Да и позиция сербов в конфликтах, разворачивавшихся на землях Хорватии, Косово и Боснии, не сильно отличалась от позиции россиян.
Последний и решительный бой за империю примечателен тем, что у сражающихся отсутствует некий внутренний стержень. Если в прошлом империя представляла собой естественную форму организации жизни населявших ее народов, то сегодня поддерживающие ее силы руководствуются либо психологическими комплексами, либо традиционализмом, либо даже откровенной корыстью. Чечня, например, является просто золотым дном для тех, кто осваивает государственное финансирование боевых действий и восстановительных работ.

По результатам двух войн Чечня так и не вернулась в состав России, как фактически не вернулись соответствующие земли в состав Грузии и Югославии. По сути дела, Кремль вынужден был вновь обратиться к системе ступенчатого построения империи, но только теперь вчерашняя формальная автономия (Чечня) стала совершенно реальной автономией при сохранении лишь внешнего декора зависимости. Чечню полностью отдали в ведение одной из враждующих там группировок (группировке Кадырова). Грозный сегодня стал фактически более самостоятельным, чем, скажем, Будапешт или Прага в 50-70-х гг. Тогда с помощью введения войск Москва могла навязать сателлитам свою систему, а сегодня она способна лишь требовать соблюдения ряда внешних приличий, поскольку даже правители, посаженные российскими войсками, не желают становиться настоящими сателлитами.
Примерно по похожему сценарию развиваются отношения и в других регионах Северного Кавказа. Дагестан и Ингушетия в большей степени выходят из-под контроля Кремля, Кабардино-Балкария или Карачаево-Черкесия — в меньшей. Но центробежная тенденция достаточно ярко выражена во всех случаях.

Что удастся сохранить?

Стоит заметить, что Борис Ельцин в экономическом плане готов был строить ступенчатую систему деградирующей империи еще в первой половине 90-х гг., когда некоторые регионы (например, Татарстан с его нефтяной индустрией) получили особый льготный механизм налоговых расчетов с центром. Такого рода подход часто расценивается российскими державниками как слабость, но, скорее всего, это была реальная оценка возможностей федерального центра в условиях кризиса империи.

Владимир Путин, в отличие от Ельцина, сделал упор не на ступенчатость, а на восстановление властной вертикали. Но вертикали в полном смысле не было даже при Сталине. Сегодня же вертикализация России становится совсем проблематичной. Успехи Путина сомнительны, а нарастание многочисленных проблем просто-таки бросается в глаза.
В этой связи возникает вопрос о том, насколько вообще удастся сохранить остаток российской империи в качестве единого целого? Перспективы распада сегодняшней России далеко не очевидны. Но ведь после того, как прекратила свое существование Австро-Венгрия, ее наследники, объединенные, в частности, идеей славянского братства, тоже какое-то время казались непотопляемыми. Однако сегодня нет уже ни былой Югославии, ни даже Чехословакии. Да и Польша не имеет тех восточных территорий, которыми обладала в 1918 г. (правда, в данном случае сказалась прежде всего советская оккупация).

Что касается России, то в настоящий момент центростремительные силы в полной мере проявились лишь на Кавказе. Какое-то время Кремль будет еще замораживать ситуацию ради поддержания иллюзии сохранения "единой и неделимой". Но такого рода политика продлится лишь до тех пор, пока сохранение иллюзий останется приоритетной задачей властей. Как только произойдет пересмотр приоритетов и на первый план выйдут структурная перестройка экономики, рост благосостояния и демократизация, так сразу чудовищная растрата ресурсов на "замораживание Кавказа" станет невозможной.
В этот момент Чечня и Дагестан уйдут наверняка, а некоторые другие республики — с большой степенью вероятности. Национализм будет прогрессировать даже там, где вчера он еще лишь чуть-чуть теплился. Катализатором этого процесса уже сегодня становится чрезвычайно жесткая и пугающая кавказские народы политика российского федерального центра, характеризующаяся зачистками, упорной поддержкой одних лишь промосковских группировок и отсутствием какого бы то ни было желания идти на диалог с противоположной стороной.

Итак, Кавказ — кризисный регион. Сложнее определить перспективы других российских регионов. Явным упрощением ситуации были бы как оптимистическая уверенность в стабильности "единой и неделимой", так и пессимистические прогнозы выхода из состава федерации всех "национальных окраин".
Центробежные факторы действуют сегодня не только на Кавказе. Можно выделить, как минимум, пару условных "кризисных точек".

Во-первых, надо отметить явное ослабление экономических связей европейского центра России с Сибирью и Дальним Востоком. В советское время эти связи держались, по преимуществу, на административной системе управления, на ограничении свободы внешней торговли и на искусственной дешевизне транспорта. Сегодня перевозка людей и грузов между Европой и Сибирью стала чрезвычайно дорогим делом, а торговля и обмен кадрами с Китаем, Корей, Японией, напротив, делом все более выгодным. С рациональной точки зрения, Москва и московская бюрократия сегодня не слишком нужны Сибири.
Во-вторых, сепаратистские силы существуют в ряде национальных регионов России, особенно в Татарстане. Они пока слабы и не слишком агрессивны. А кроме того, татары, башкиры, якуты, финно-угорские народы повсюду живут вперемешку с русскими. Это, конечно, во многом ограничивает возможности национализма. Развитие событий по модели Кавказа вообще вряд ли возможно где бы то ни было, поскольку базой сопротивления чеченских сепаратистов являются горы. И все же стремление быть независимыми у многих присутствует. Вопрос в том, при каких обстоятельствах оно может реализоваться.

Скорее всего, при наличии сильного федерального центра сепаратизм дальше Кавказа не двинется. Однако реальная сила Москвы — это совсем не то, что понимают под данным словом в Кремле. Это отнюдь не способность подавлять сопротивление вооруженным путем. Скорее, под силой следует понимать способность обеспечить России быстрое и сравнительно бескризисное развитие.
Сегодня путинский режим, бесспорно, силен. Но не за счет армии и милиции, а за счет высоких мировых цен на нефть, позволяющих обеспечивать рост реальных доходов самых разных слоев населения. Получается, что Москва вроде бы не очень-то нужна многим регионам, но существует иллюзия ее нужности. Говоря несколько упрощенно, в России нет той "революционной ситуации", благодаря которой возникает взрыв — социальный или национальный.

"Момент истины" наступит, если режим войдет в серьезный кризис — как экономический, так и связанный с неспособностью противостоять терроризму. Тогда рациональные выгоды пребывания в составе России для многих исчезнут и встанут более важные вопросы иррационального свойства. А являемся ли мы все единым народом? Готовы ли мы терпеть трудности ради сохранения нашей общности? Хотим ли считать себя россиянами даже в той ситуации, когда родина становится не матерью, а мачехой? Есть ли у России общий миф, сплачивающий всех — от президента до последнего бомжа?
Если такой миф есть — Россия уцелеет. Если нет — распад империи пойдет дальше.

Назад Назад Наверх Наверх

 

Семь кругов России: /Круг седьмой — люди
Как-то раз в 2002 г.
Подробнее 

Семь кругов России: Круг шестой — империя
Как-то раз американский президент Рональд Рейган, насмотревшись "Звездных войн", назвал Советский Союз империей зла.
Подробнее 

Семь кругов России: Круг пятый — деньги
Однажды Салтыков-Щедрин со свойственным ему "историческим оптимизмом" заметил, что, когда за наш рубль в Европе полтинник дают, это еще полбеды; хуже будет, когда станут давать за него в морду.
Подробнее 

Семь кругов России // Круг четвертый — свобода
"Мятежный дух исчез совсем./ Кричат маньчжуры дружно:/ "Нам конституция зачем?/ Нам палку, палку нужно!"" Это весьма популярное в России четверостишье, очень точно отражающее отношение широких масс общества к свободе, на самом деле принадлежит перу немецкого поэта Генриха Гейне и является частью его стихотворения "Китайский император".
Подробнее 

Семь кругов России // Круг третий - собственность
"Тащи с работы каждый гвоздь - ведь ты рабочий, а не гость".
Подробнее 

Семь кругов России: Круг первый - земля
Почти целый год подводили мы итоги последнего двадцатилетия - эпохи бурной, судьбоносной, но во многом противоречивой.
Подробнее 

2005 // От расцвета до "отката"
Начало 2005 г.
Подробнее 

2004 // Вся власть Кремлю?
Примерно за полмесяца до очередных президентских выборов Владимир Путин неожиданно ошарашил всех.
Подробнее 

2003 // Борьба без правил
Как правило, важность ключевых событий пореформенной России одинаково воспринимается народом и элитой.
Подробнее 

2002 // "Норд-Ост" с запахом смерти
История не отвечает на вопрос, что было бы если...
Подробнее 

2001 // Синдром "сумасшедшей" кошки //
"Чем больше я узнаю российских дипломатов, тем больше начинаю любить олигархов" - так мог бы сказать, наверное, кто-то из исследователей, изучающих жизнь современной России.
Подробнее 

2000 // Затишье перед бурей
Есть ли в мире вещь, более удивительная, нежели вечная российская нестабильность? Бесспорно, есть.
Подробнее 

 Рекомендуем
исследования рынка
Оборудование LTE в Москве
продажа, установка и монтаж пластиковых окон
Школьные экскурсии в музеи, на производство
Провайдеры Петербурга


   © Аналитический еженедельник "Дело" info@idelo.ru